- Ну что ж ты, Удача? Вот ведь подсуропила мне с погодкой, не могла подождать чуть-чуть! - бормотал менестрель, хлюпая сапогами по раскисшей дороге и втягивая голову в плечи, в безуспешной попытке защититься от расходящегося дождя. Лютню он обнимал, словно возлюбленную, и кутал в лоскутный плащ, чтобы сохрани Удача, не отсырела, а себя готов был распекать на все корки за глупость и поспешность. Надо было остаться на ночь на той ферме — предлагали же. Сейчас бы сидел возле камина и тихонько наигрывал на лютне девушкам, вернувшимся с речки, куда они бегали отпускать по течению венки. И плевать, что ни у одной из них глаза не были голубыми... Так ведь нет же — сорвался в дорогу на ночь глядя, чтобы заночевать не на ферме, а в деревенской гостинице, и сорвать по случаю праздника хороший куш. И где она эта гостиница? Где деревня? По мере того, как дождь расходился, аппетиты менестреля снижались — он уже был готов заночевать где-нибудь на ферме, на сеновале, в конюшне, в курятнике, на ближайшем сухом пятачке земли под кустом. Но к этому моменту даже такой малости найти поблизости было невозможно. Намокший и злой менестрель перестал на что-либо рассчитывать и просто топал вперед, не пытаясь найти место для ночлега. Заночуешь в такую погодку в чистом поле — наутро встанешь с больным горлом и без голоса, а разве ему это надо? Он почти не поверил собственным глазам, когда обогнув лесистый холм, увидел впереди скопление огоньков. Помянув еще раз Удачу, на этот раз радостно и с воодушевлением, он прибавил ходу.
Но не все оказалось так просто. За высокой стеной, в ворота которой постучался менестрель, кипела какая-то своя жизнь, раздавались шаги и голоса, но открывать ему никто не спешил.
- Эй, откройте! - вопил Эдвин, после того, как негромкий вежливый стук оказался безрезультатным. Он со всей силы поколотил в ворота кулаком, потом развернулся и полягал несчастные створки пяткой — может так будет слышнее. - Да люди вы там или не люди?! Ворота свои хоть пожалейте, если путников не жалко.
Эдвин безнадежно привалился плечом к мокрой от дождя дверце в створке ворот и чуть не провалился внутрь, потому что как раз в этот момент она приоткрылась.
- Кого там вороньё принесло? - изрекла плечистая темная фигура по ту сторону ворот. Фигура приподняла фонарь, выхвативший из мрака ночи округлое лицо с густыми бакенбардами.
- Менестреля! - Эдвин изобразил на лице самую лучезарную улыбку, на какую был способен в этот момент. - Песни, сказания, истории, стихи, - всё что угодно, от самых древнейших легенд до самых свежих шуток! И всего-то за... кхм... за кружку эля, тарелку жаркого и сухую постель.
- Не велено пускать. Да и не досуг тебя слушать — в поместье праздник, все как взмыленные носимся, - фигура опустила фонарь, и дверца начала закрываться.
- Эй, эй, эй! - Эдвин в испуге навалился всем телом на закрывающуюся дверцу. - Минуту еще! Хэй, любезный, что значит «не досуг»? Господа попразднуют да угомонятся, а там уж и наша очередь, - вкрадчиво поизнес он. - Хоть до утра буду петь, коли хотите.
Усилия Эдвина не пропали даром — из дождевой мути возникла еще одна фигура, на этот раз женская, поинтересовавшись, что тут происходит.
- Леди! - менестрель попытался придать своей улыбке еще больше лучезарности. - Какой может быть день Немана без «Баллады о голубых глазах»? Нееет, это совсем не то, что вы до этого слышали. Я спою её вам так, как её поют в Иллиане. И в Алтаре. И даже в Тарабоне!
Спустя четверть часа Эдвин сидел на кухне, сложив рядом с собой лютню и плащ, грея руки о тарелку с мясной похлебкой и подмигивая снующим туда-сюда служанкам.
- Как звать? Зовите меня Эдвин Сорока.
Фамилию Алдайн менестрель перестал произносить довольно вскоре после того, как оказался на землях Кайриэна — слишком уж по-андорски она звучала. А андорцев здесь не любили.

Отредактировано Эдвин Алдайн (2013-07-24 22:51:59)

Эдвин, слегка сомлевший от тепла и запахов еды, неспеша отправлял в рот ложку за ложкой. Теперь, когда он утолил голод, хотелось так и сидеть, вытянув усталые ноги, как можно дольше. Даже шум и суета, царящая на кухне, не могли нарушить его блаженную расслабленность, - менестрель привык отдыхать и в менее пригодных для этого местах. Насторожился он только тогда, когда звон посуды, топот и гомон голосов неожиданно сменились тишиной. Дурной знак, ох, дурной! Эдвин оторвал взгляд от тарелки и оценил обстановку: похоже, причиной внезапно наступившей тишины была эта маленькая ухоженная леди в дорогом платье. Тогда, и впрямь, дела прислуги плохи — птица такого полёта обычно не появляется на кухне, а если уж появилась, что-то явно сбилось в привычном ходе вещей, причем сбилось не в лучшую сторону. О том же самом красноречиво говорил и тон хозяйки, и выражение лица, и взгляд, брошенный в его сторону. Перспектива снова оказаться под дождем, причем быть изгнанным туда пинками обиженной челяди, которая не упустит случая отыграться на бродяге, замаячила с неумолимой ясностью.
«Значит так, хоть ужом вейся, хоть на голове стой, но выгадай себе ночевку в тепле!» - приказал себе менестрель. Отставив тарелку и утерев губы рукавом, он поднялся с места, еще сам не зная, чем привлечь и удержать внимание этой дамы. Ну, или хотя бы не навлечь на себя её гнев. Тут, как и со всяким хозяином или хозяйкой места, где он останавливался, надо было держать золотую середину, не скатываясь ни в чрезмерную смелость, ни в подобострастие, - и то, и другое с равным успехом погубят дело. «Ничего, выкрутимся,» - подбодрил он себя, напомнив, что девушки — они везде девушки, что в Муранди, что в Иллиане, что в Кайриэне, богатые и бедные, знатные и простолюдинки, они одинаково падки на лиричные песни, романтические истории и слова восхищения в свой адрес.
- Любезнейшая леди... - Эдвин поклонился, поднеся руку к груди и попутно проверяя ей потайные карманы жилета. - «Ага, шарики на месте...»
- ...считайте, это песня к Вам забрела под вечер в дом, - продолжил он распрямляясь, - иль праздник решил у Вас подольше погостить, под благородным кровом задержаться.
За годы скитаний в бродячей труппе и в одиночку с лютней Эдвин научился улыбаться своим зрителям так, словно хорошим друзьям, так, чтобы каждая зрительница подозревала, что улыбается он именно ей.
- Весь день с того момента, как солнца желтый диск взошел над горизонтом... - продолжая импровизировать, менестрель ловко извлек из кармана жилета желтый шарик, подбросив и поймав его, - ...и до того, пока он не спустился за край земель, багровым став... - точно так же из кармана был извлечен красный шарик, и оба они замелькали в воздухе над головой менестреля, - ...искал я ту, что цветом глаз о дне сегодняшнем напомнит... - пара шариков дополнилась третьим, голубым, - ...да не нашел: большая редкость в землях Кайриэна глаза небесно-голубые... - продолжая жонглировать шариками и декламировать нечто, попутно  приходящее в голову, Эдвин сделал еще несколько медленных шагов в сторону знатной леди, впрочем, не приближаясь к ней ближе, чем позволяли приличия, - ...отчаялся б я, если б не Удача, что привела меня сюда, позволив мне увидеть очи цвета... - неожиданно Эдвин по-рыцарски припал на одно колено, поймав шарики, и только тут более внимательно присмотрелся к глазам собеседницы. - О, нет...
От потрясения голос менестреля, до этого звонкий и уверенный, прозвучал низко и глухо. Голубой шарик Эдвин едва не упустил, прижав его рукой, когда тот коснулся пола. Глаза у леди были вовсе не голубыми, а серыми.
- Но таких глаз я не встречал ни у одной девушки, с тех пор, как брожу по землям Кайриэна, - поспешно и теперь уже совсем не в рифму, но снова бодрым голосом подытожил менестрель.

Отредактировано Эдвин Алдайн (2013-07-25 01:12:56)

Эдвин счел самым разумным пойти вслед за молодой леди, имени которой он так и не узнал — слуги не проговорились, а сам он спросить не решался — дама явно была не в духе, и кто знает, не сменит ли неожиданную милость на гнев. «Что ей могло от меня понадобиться?» Вряд ли знатная дама вела его за собой, чтобы собственноручно вытолкать под дождь — слишком много чести для одного бродяги. А в то, что она собиралась, скажем, толкнуть его в яму со змеями или устроить над его несчастным телом какой-нибудь кровавый ритуал Приспешников Темного, Эдвин попросту не верил. У менестреля еще оставалось шальное предположение, что может быть леди приняла его стихотворную импровизацию за Высокий слог, хотя, сказать по правде, это было ничуть не более вероятно, чем яма со змеями.
«Ну, а вдруг? - подзадоривал сам себя Эдвин. - Вдруг, ей и правда по вкусу пришлись твои вирши? И даже настолько, что она решила показать тебя гостям. А что? В поместье праздник, гости жаждут музыки и историй, а приглашенный бард напился и уснул под столом...» Из этого могла бы получиться неплохая басня, которую с восторгом примет народ попроще, но развить сию фантазию менестрель не успел — леди остановилась у высоких двустворчатых дверей, и Эдвин только успел покивать в ответ на её предупреждение, как двери распахнулись, и он оказался на виду у всех приглашенных.
Кайриэнская знать представляла собой странное зрелище. В противоположность местным простолюдинам, одевавшимся в такие пестрые наряды, что рядом с ними померк бы караван Лудильщиков, тут все были одеты в темное.
«О как! Будто и не на праздник собрались...» - взгляд менестреля скользил по темным кафтанам и платьям, однообразие которых нарушали лишь цветные полосы и светлые кружева воротников и манжет. Наконец взгляд уперся в изящного длинноволосого господина с поблескивавшей лаком лютней в руках. Тот, в отличие от остальной публики, подчеркнуто не замечал менестреля, а значит и был никем иным, как тем самым приглашенным бардом.
«Трезвый...» - с некоторым сожалением подумал Алдайн.
Но созерцать своего конкурента времени особо не было — надо ж было придумать, чем развлекать публику. Жонглирование, разумеется отпадало, как развлечение, недостойное благородных глаз и умов, а про день Немана, после своего нежданного провала Эдвин решил более не заикаться. До лирики еще дело дойдет, а начать следовало с чего-то пободрее. Задумчиво взяв несколько аккордов, Эдвин начал выводить мелодию «Крыльев восточного ветра» - старинной песни о флоте Артура Ястребиное Крыло, отправленном к неведомым землям за Океаном Арит. О ком еще захотят послушать кайриэнские аристократы, как не о легендарном короле? Кто из них в тайне не поставит себя на место кого-то из его генералов, направлявших флот навстречу бурям? Тем более, что песню эту сочинили еще тогда, когда флот покидал берега Западных земель, и она была полна гордости и самых смелых надежд, и не было в ней ни слова о том, что эти корабли никогда больше не вернутся.

Отредактировано Эдвин Алдайн (2013-08-03 08:41:35)

"Ну, хоть не зашикали сразу, и то неплохо," - подбодрил сам себя менестрель, окинув взглядом публику. Правда, на то, что песня большинству из них понравилась, тоже было не похоже, и это неприятно кольнуло самолюбие Сороки. Впрочем, публика везде разная, не всякий раз она будет приходить в восторг с первой же песни.
"Посостязаться, значит, с этим фазаном? Ну чтож, будь по вашему." Эх, если б не Белоплащники, вскоре его ждало бы совсем другое состязание, может быть, лучшее в его жизни. Скоро наступит месяц Савен, а с ним и Праздник Свободы, когда на площади Таммаз в Иллиане народ соберется на объявленную уже Великую Охоту. Сколько ж там будет менестрелей со всех концов света! У них будет свой праздник, ведь такое дело случается лишь раз в жизни, да и то далеко не у каждого. А он теперь вряд ли успеет в Иллиан к Празднику Свободы. Треклятые Белоплащники, гореть бы им всем!
"Кстати, о Белоплащниках это я вовремя вспомнил, - Эдвин задумчиво потер пальцем подбородок. - Их сейчас расплодилось - куда ни плюнь, попадешь." Попасть в их цепкие лапы можно было и в Кайриэне, и даже если его не потащат на виселицу, быть выпоротым или покалеченным после их увещевательной беседы Эдвину как-то совсем не улыбалось. И если уж такая беда случится, заступничество знатной леди может оказаться очень кстати.
- Эдвин Алдайн, - назвал он в ответ свое имя. Пусть уж леди знает его под настоящим именем, если придет время попросить её покровительства. - А что же до награды... Что еще порадует бродячего певца лучше, чем ночь под крышей дома с горячим ужином и теплой постелью? Был бы этот мир еще более дружелюбен к странникам, а то ведь, по нашим временам каждый обидеть может, а из оружия у меня только вот эта лютня, - менестрель лукаво улыбнулся, вспомнив о кинжалах, о которых предусмотрительно умолчал. Да и по сути, даже против тутошней стражи они вряд ли будут хорошей подмогой, не говоря о Белоплащниках. - Так что, если благороднейшая леди желает проявить щедрость к бедному менестрелю, пусть это будет её заступничество против того, кто вознамерится угрожать мне смертью, увечьем или большим лишением. Я не посмею злоупотреблять великодушием такой высокородной особы и не попрошу о помощи больше, чем один раз. А дальше - уж как сама леди решит.

Всё же кайриэнцы были странным народом на взгляд Эдвина. Даже его дерзкая просьба  вызвала у гостей весьма сдержанное неодобрение: несколько вытянувшихся лиц, удивленно приподнятых бровей и пара-тройка взглядов, исполненных какого-то тайного смысла — только и всего. Лишь один бард высказал свое отношение к бродячему певцу прямо и непредвзято. И кто их знает, радоваться ли, что не вытолкали взашей сразу, едва услышав наглую просьбу? Или, наоборот, самое время было насторожиться и бочком-бочком по стеночке вернуться на кухню, пока дело не дошло до беды? Только Эдвин махнул рукой на опасения, опасная смесь азарта и легкого страха щекотала его изнутри. Да и пути назад уже не было. Эх, была-не была, оказаться под дождем всегда успеем...
- Благодарю Вас, добрейшая леди, - ответил он, поклонившись хозяйке поместья, - пусть будет по Вашему слову.
С оговорками он спорить не собирался — жизнь бродячего музыканта полна превратностей. Удача не позволяет менестрелю забыться и пригреться в уголке. Даже в тех нескольких тавернах, где его знали и вроде даже были рады видеть, никогда нельзя было знать, какой прием тебя ожидает. В один раз хозяйка и примет, и накормит, и в постель с собой уложит, а в другой раз захлопнет дверь перед носом, а то и запустит из окна чем-нибудь тяжелым и не особо нужным в хозяйстве. Что его будет ждать в этом поместье, если он еще раз заявится сюда, лучше было и не загадывать, но никто не мешал надеяться на хорошее.
- Чтож, начнем пожалуй, - сказал Эдвин, с хитрой улыбкой покосившись на своего соперника. - О чем хозяйка этого дома и её гости пожелают слушать? О любовном томлении, о великих подвигах, о делах минувших или о вовсе небывалых? О славных Охотниках за Рогом или о местах, таинственных и страшных, о которых не всякий храбрец решится услышать? Назовите любую тему, госпожа, и посмотрим, что каждый из нас найдет спеть или рассказать об этом.

- Ну чтож... - Эдвин тихонько прокашлялся, заметив, что от волнения голос немного сел. Ничего. Ничего-ничего, такое бывало и раньше, особенно когда он в одиночку шатался по Муранди, напрашивась в деревенские таверны, чтобы заработать на ночлег и тарелку похлебки. Когда рядом не было ни Махди, ни Лудильщиков, научивших его петь, и рассчитывать можно было только на себя. - Непростительно заставлять ждать такую почтенную публику. Начнем пожалуй...
Ничего, сейчас подберет мелодию, она потянет за собой первые строчки (только б слова не забыть!), а дальше пойдет само собой. Песня налетит, как порыв влажного иллианского ветра и потащит за собой в то волшебное пространство, куда есть вход лишь менестрелям. Где перед ним, почти так же ясно, как вся эта публика, предстанут герои, заживут-задышат, отправятся в путешествия, схватятся за мечи, поведут за собой армии, отыщут баснословные клады, будут страдать, смеяться, обводить вокруг пальца гордецов и злодеев, восстанавливать справедливость и жить долго и счастливо. Либо умирать страшно и трагически - это уж кому что выпадет.
- История о величайшем короле Артуре Пейндраге Танриале, прозванном Ястребиное Крыло, - торжественно провозгласил менестрель, приосанившись, откинув полу плаща и проведя рукой по струнам лютни, запевшей мелодичным аккордом, - об оруженосце его Тантрисе и о прекрасной леди Амалин! А также о коварной Бонвин Тар-Валонской.
"Пожалуй, это будет то, что надо." Во всяком случае, эта простонародная версия истории об Артуре Ястребиное Крыло и его первой супруге, отвечала всем тем требованиям, что изложила леди Биливере. Да и к тому же была первым, что пришло ему в голову сейчас, когда времени на размышление особо не было. И если существование Артура Пейндрага, как и его венценосной супруги, не подлежала сомнению - о них в свое время были сложены сотни легенд, то кем был этот самый Тантрис и был ли он вообще, доподлинно неизвестно. Однако, народная молва утверждала, что он конечно же был, этот храбрый, находчивый и острый на язык Тантрис, поэт, путешественник и друг огир, а вдовесок к тому весельчак, любимец женщин и конечно же, непревзойденный воин.
...И началась эта история в тот прекрасный день, когда государь Артур Ястребиное Крыло, подумывавший между ратными подвигами о женитьбе, заметил, как ласточка, что лепила гнездо на стене его замка, принесла в клюве длинный волос...
- И был тот волос не темным и прямым, как у многих знатных леди при дворе короля, вился он прекрасной волной и на солнце отливал золотом... - Эдвин покосился на леди Сайган, не удержавшись от того, чтобы польстить хозяйке дома. На самом деле, нигде не говорилось, что у благородной леди Амалин волосы были вьющимися, ну да кто теперь это докажет...
...В этот не самый прекрасный для королевского оруженосца день, он и был озадачен этим почти непосильным бременем - найти из всех девушек покоренных Артуром королевств (да и не покоренных тоже) ту, которой принадлежал сей волос. О том, сколько всего претерпел несчастный во время поисков, можно было бы сложить отдельную песнь, даже несколько, но Эдвин решил не утомлять публику и перейти сразу к тому моменту, как изможденный, но не растерявший обаяния и веселого нрава Тантрис предстал перед дочерью благородного Кервада Тагоры. Тут уж он разразился потоком красноречия, который не иссякал неделями - на самом-то деле именно он сочинил большую часть "Сонетов к Амалин", которые после приписали авторству птицекрылого монарха. Леди, разумеется, без памяти влюбилась в него, и не известно, чем бы это все закончилось, если бы в замок не нагрянул лично Артур Ястребиное Крыло, шедший мимо с войском на битву с Лжедраконом Гвайром Амаласаном.
Дальше сюжет повернул еще круче - прекрасную Амалин прямо из-под венца похитили подручные коварной Бонвин, которую хлебом не корми, а дай чем-то насолить королю. И утащили прямиком в Тар Валон, заточив где-то в самой Белой Башне. Король хотел было снести несчастному оруженосцу голову, хотя бы просто чтобы отвести душу, но смилостивился и пошел походом на Сияющие Стены. Вот там-то Тантрис и совершил свой бессмертный подвиг. Увидев как высоки и неприступны сии стены, он надел свой плащ и возгласил: "Вели выкатить катапульту, мой король!"
- И вознесшись в небо, подобно смертоносному снаряду, храбрый Тантрис расправил плащ, тут же наполнившийся ветром, словно парус на корабле Морского Народа... - тут Эдвину на время пришлось прервать игру, и схватившись за углы своего плаща, он энергично подпрыгнул и крутанулся на месте, чтобы лоскутное полотнище за его спиной вздулось пузырем, - ...и перемахнув неприступные стены логова Айз Седай, приземлился на внутреннем дворе прямо перед лицом коварной Бонвин. После него столь дерзкого подвига не смел совершить никто! - воскликнул он, сам захваченный повествованием, словно был там... нет, не просто был, а самолично перелетал на пестром плаще менестреля через Сияющие Стены и обращался к всесильной Амерлин с дерзкой речью.
...Дерзкие речи Тантриса впечатлили Амерлин не меньше, чем неслыханный поступок, и хотя она была разгневана, она не могла отдать приказ лишить его жизни, но сколько насмешек, унижений и страданий пришлось вынести нечастному от тех ужасных женщин, что называются Айз Седай... В конце концов, она сказала, что летун неплохо развлек её, да и недосуг ей удерживать его в Башне, у нее есть дела и поважнее, - вон, войско Лжедракона под стеной стоит. И Тантриса с его зазнобой она с удовольствием отпустит... если тот сумеет добраться до самой вершины Белой Башни - высочайшей башни в Западных Землях, не заходя в нее. Тут совсем пропал бы Тантрис, если бы не знал секрет, выведанный когда-то у огир. Знал он некие особые слова - если произнести их над особым камнем, тот оживёт и подвинется внутри кладки, образовав ступеньку или выбоину. Так и полез он вверх по стене Башни и солнце успело взойти, сесть и снова взойти, и видел он сверху дела великие и страшные - видел сходящиеся в бою армии Артура Ястребиное Крыло и приспешников Гвайра Амаласана, видел огни, летящие по воздуху и тучи стрел, затмевающие свет солнца...
- И как только он коснулся рукой самого верхнего камня Белой Башни, сильный порыв ветра сорвал героя со стены, словно последний лист с могучего дуба в начале зимы! - менестрель резко взмахнул рукой и внезапно умолк, выдержав выразительную паузу. После чего продолжил голосом, в котором прозвучало искреннее облегчение, - но тут второй раз плащ спас ему жизнь. Оруженосец угодил прямиком в садовый пруд у подножия Белой Башни. И по сей день там осталась заводь, которую называют "Прыжком Тантриса" - можете проверить, - улыбнулся он, заломив бровь.
...Ну а дальше, Амерлин, как и обещала, выпроводила из Башни оруженосца вместе с королевской невестой. Король встретил их обоих с распростертыми объятьями, и, разумеется, тут же женился. А Танриса отправил совершать подвиги на север, и с тех пор о нем ничего не слышали. Тут и сказочке, как говорится, конец...
Голос менестреля умолк, аккорды стихли. Эдвин потихоньку возвращался из мира легенд на грешную землю, и где-то в начале этого обратного маршрута ему даже не слишком важно было, выиграл он или проиграл.

Отредактировано Эдвин Алдайн (2013-08-23 00:58:59)

Ох, не верьте менестрелю, если он скажет, что служит, мол, одной лишь красоте и гармонии, а похвалы или порицание слушателей, для него - дело десятое. Лукавит он, - ох, лукавит! - и даже напуская на свою физиономию выражение гордого безразличия, цепким взглядом он замечает каждое счастливое или недовольное лицо, равно как те, что остались безучастными. Вот и Эдвин, закончив повествование, пробежался взглядом по залу, стараясь не улыбаться слишком откровенно, ибо увиденное наполняло его душу удовлетворением, которое в чем-то даже поприятнее тяжести кошеля, набитого заработанными медяками и серебром. Даже его расфранченный соперник вызывал сейчас у Эдвина благодушное любопытство. Нет, он конечно же был бы сильно уязвлен, если бы проиграл этому выскочке, но сейчас почему бы и не поглядеть, на что тот способен. Но парень предпочел разыграть настолько нелепую сцену, что Сорока едва не удержался от того, чтобы хлопнуть себя ладонью по лбу.
"Дурень! Ну, дурень же! Решил отвертеться от спора, так придумал бы способ повеселее что ли..."
Публика оживилась, и Эдвин, вздернув брови и потирая ладонью рот, чтобы скрыть невольную улыбку, с интересом наблюдал за разыгрывавшейся сценой, пока та не дошла до кульминации.
"В навозной куче! Ишь ты, господа чистюли!.." - менестрель бросил короткий и очень недобрый взгляд на покровительницу обидчивого барда. - "Поглядел бы я на любого из вас, полюбовался, оставь вас вот с этой лютней в руках на большой дороге!"
- Стооой!! Эй, погоди! - сорвался он с места вслед за бардом, который с ругательствами кинулся прочь из зала. - Да что за дело? - он остановился в дверях зала, поняв, что догонять беглеца бессмысленно. - Вернись, пока публика не решила, что бы обидой собрался прикрыть отсутствие таланта! - гаркнул он в коридор, надеясь вышибить клин клином. Ну, кто знает, может бард от этого разозлится настолько, что плюнет на оскорбления и покажет воистину все, на что он способен? И такое иной раз случалось. Но похоже не в этот раз. Эдвин безнадежно махнул рукой, подхватил лютню за гриф и закинул на плечо, будто алебарду, и криво улыбаясь, развернулся к зрителям.
"Из навозной кучи, значит..." Обидно как-то было за собрата по песням, хоть тот и повел себя таким напыщенным дурнем.
- Чтож, золотой - он и в навозной куче золотой, - сощурившись он поглядел на леди Эйлил, - а медь и в бархатном кошельке - медь. А кошелек... он просто кошелек, и хорош, пока бережет свои монеты - золото ль там, медь иль серебро. И что в нем проку, когда он опустеет?

Эдвин был слегка огорошен тем, как скоро потерял внимание публики. Вот только что все смотрели на него, а уже обсуждают какой-то ковер, и ни до песен, ни до менестрелей им дела нет. Случись ему выступать перед публикой попроще, его подначка закончилась бы всеобщими кривыми ухмылками, и нетрезвым «пой еще!». Это если повезло бы. Не повезло бы — в него бы уже летела глинянная кружка с остатками пива или продирался сквозь толпу обиженный бугай, на ходу доставая нож. А тут и не ясно, к чему дело идет, но, верно, не к добру — взгляд у хозяйки дома снова холоден и суров. И очень кстати оказалась эта горячая девичья ладонь, неожиданно схватившая его за руку. А уж слова милой девушки и весь её смущенный вид пролились на душу менестреля сладким бальзамом.
- Да... сам... - произнес Эд, гордо распрямляя плечи, хотя в груди у него слегка перехватывало дыхание. На какую-то долю он был прав: он собрал эту легенду из разных историй, слышанных то тут, то там, а некоторые части (например, про полет на плаще) выдумал сам. - Хочешь, я и тебе что-нибудь спою? - ласково спросил он, сперва воровато оглянувшись туда-обратно по коридору, а потом, чуть склонившись к её лицу, на то безопасное расстояние, которое не грозило ему пощечиной за чрезмерную прыть. Руку девушки он, однако, не выпустил, а сжал посмелее, скользнув пальцем по её ладони.
- Как звать тебя, красавица? Олне? - в голове завертелись строчки песен о карих глазах и темных локонах, Эдвин любовно перебирал их, словно доманийская портниха отрезы дорогой ткани, чтобы найти что-то, идеально подходящее моменту. - Хватит на сегодня всех этих древних легенд — буду петь лишь о твоих глазах, вот, хоть до утра буду петь! - решительно заявил он, любуясь все большим смушением, горевшим на щеках юной девы. - Найди только уголок, где никто не потревожит менестреля.
Эдвин шел рядом с девушкой, время от времени легонько задевая рукой её локоть и борясь с желанием провести ладонью по её теплой спине до талии, а потом и ещё ниже. Время от времени ему припоминался взгляд госпожи, ледяной, как вода в горной речке. «Да и не стану я вольничать, - уговаривал он не то себя, не то этот льдисто-серый взгляд. - Полюбуюсь лишь, повеселю... и ни-ни больше! Ну, так разве что... самую малость.»

- Дорогу на кухню — это я всегда найду, - беззаботно улыбнулся менестрель. - Дождись меня, Олне, вечер устроим — хоть до следующего Дня Немана вспоминать можно будет.
Эдвин подтянул лютню на ремне и потопал в сторону кухни, не особо торопясь, чтобы разглядеть все попадавшееся по дороге. Тут главное было ничего не пытаться потрогать, иначе — он это знал точно, - в двух шагах от тебя неизбежно возникнет крепкий детина в ливрее с мрачным выражением лица, и путь до кухни уже будет не таким приятным.
В кухне же со времени ухода Эдвина словно ничего и не изменилось: слуги бегали, как заведенные, гремя посудой, унося подносы с затейливо украшенными блюдами и напитками, переругиваясь и утомленно отирая пот со лба. «Видно, госпожа их не ограничивается одними лишь строгими взглядами. Вот ведь, кому-то праздник, а кто-то и спины за весь день не разогнет», - думал пристроившийся в уголке менестрель, на которого сейчас мало кто из челяди обращал внимание. Праздник был пока в самом разгаре, и лишь чуть позже, когда число приносимых подносов с пустыми графинами, полупустыми бокалами и недоеденными блюдами стало сильно превышать число относимых у столу яств, а повара пригасили огонь под котлами, стало ясно, что праздник подходит к концу и гости разъезжаются.
Это был наилучший момент для того, чтобы незаметно ускользнуть с кухни, до того, как утомленные слуги позволят себе чуток расслабиться, допив содержимое недопитых кубков, и тоже потребуют песен. Тех самых, обещанных в момент появлении бродячего певца в усадьбе. А певец и сам был бы не прочь сдержать данное слово, если бы впереди не маячило такое желанное свидание.
Эд снова оказался под дождем, который и не думал успокаиваться, да еще и в непривычной глазу темноте, но в свете мелькнувшей на мгновение зарницы приметил стену нужной ему постройки и быстро потрусил в её сторону. Прачечная встретила его теплым влажным воздухом и полумраком, в котором едва заметно светился одинокий огонек где-то в дальнем конце комнаты. Путь к нему преграждали ряды сохнущих простыней, наволочек, скатертей и прочего добра, вынуждавшие Эдвина пробираться на ощупь, плутая, подныривая, путаясь и шепотом ругаясь.
- Красавица моя! - вполголоса позвал менестрель, в очередной раз сбивая в гармошку здоровенную простынь, пытаясь нащупать, где же она кончается. - Звездочка моя путеводная, явись, что ли, бедному путнику и выведи... кровь и пепел!... да хоть куда-нибудь!